Царевич Алексей Петрович и его "дело", вып. 6


Ворчалка № 334 от 21.08.2005 г.


Для возвращения царевича домой в Вену был откомандирован с официальной миссией тайный советник Петр Андреевич Толстой (прапрадед Льва Николаевича). В 1682 году Толстой был одним из руководителей стрелецкого бунта, и Петр потом долго относился к нему с недоверием. Но Толстой потом верой и правдой служил царю, проявил незаурядные деловые качества и был приближен к Петру. Правда, однажды царь сорвал с него парик и хлопнул по голове:
"Эх, голова, головушка! Если бы ты не так была умна, то давно б была отсечена!"
(Петр все помнил.)



В инструкциях Толстому Петр писал (10 июля 1717 года из Спа):
"Ехать им (Толстому и Румянцеву) в Вену и на приватной аудиенции объявить цесарю, что мы подлинно через капитана Румянцева известились, что сын наш Алексей принят под протекцию цесарскую и отослан тайно в тирольский замок Эренберк, и отослан из того замка наскоро, за крепким караулом, в город Неаполь, где содержится за караулом же в крепости, чему капитан Румянцев самовидец. Буде позволит цесарь им с сыном нашим видеться, того б ради послушал нашего родительского увещания, возвратился к нам, а мы ему тот проступок простим и примем его, паки в милость нашу, и обещаем его содержать отечески во всякой свободе и довольстве, без всякого гнева и принуждения. Буде ж к тому он не склонится, объявить ему именем нашим, что мы за такое преслушание предадим его клятве отеческой и церковной".



П.А. Толстой прибыл в Вену и потребовал выдачи Алексея, угрожая разрывом отношений и войной. Когда его требование было отклонено, он стал добиваться разрешения на встречу с Алексеем.
Имперское правительство почему-то (очевидно, напуганное возможностью вторжения Петра в Богемию, где местное население могло бы и поддержать русских) решило удовлетворить просьбу (требование) Толстого и дало свое согласие на такие встречи, первая из которых состоялась 26 сентября 1717 года во дворце вице-короля Дауна в Неаполе (или под Неаполем). Карл VI опасался, что русские могут убить Алексея, и разрешил свидание при следующем условии:
"Свидание должно быть так устроено, чтоб никто из московитян (отчаянные люди, на все способные) не напал на царевича и не возложил на него руки, хотя того и не ожидаю".



В Неаполе царевичу было передано письмо от отца, в котором Пётр писал:
"Я тебя обнадёживаю и обещаю Богом и судом его, что никакого наказания тебе не будет, но лучшую любовь покажу тебе, ежели воли моей послушаешь и возвратишься".



Алексей ознакомился с письмом, но отказался возвратиться в Россию. Тогда Толстой стал пускать в ход и уговоры, и угрозы, но Алексей стоял на своем, надеясь на поддержку имперских властей.
Толстой обратился тогда за содействием к австрийцам и несколько преуспел в этом. Он писал в это время Веселовскому в Вену:
"Мои дела в великом находятся затруднении: ежели не отчаится наше дитя протекции, под которую живет, никогда не помыслит ехать. Того ради надлежит Вашей милости тамо во всех местах трудиться, чтоб ему явно показали, что его оружием явно защищать не будут, а он в том все свое упование полагает. Мы долженствуем благодарить усердие здешнего вицероя в нашу пользу; да не может преломить замерзелого упрямства".



И действительно, вице-король Даун сообщил Алексею, что велит
"отлучить от него женщину в мужской одежде".
До сих пор точно неизвестно, то ли Даун действовал по инструкциям из Вены, то ли был подкуплен русскими. Это был сильный удар, и вера царевича в поддержку австрийцев была поколеблена.



Одновременно Толстой клятвенно обещал Ефросинье, что выдаст ее замуж за своего младшего сына и даст им тысячу душ в приданое, если она уговорит Алексея вернуться домой. Возможно, что Ефросинья действовала также и по указаниям Меншикова. Во всяком случае, она стала настойчиво уговаривать царевича подчиниться воле отца и вернуться в Россию.



Воля царевича была вскоре сломлена. Опасаясь своей выдачи австрийцами, Алексей (14 октября) объявил Толстому, что согласен вернуться домой, но с двумя "кондициями": он женится на Ефросинье и будет жить частным образом в деревне.
Дело было сделано!



Странно, что царевич поверил явно ложным обещаниям царя, но ведь Алексей больше всего опасался заточения в монастырь, более страшной кары для себя он и предположить не мог, и женитьбой хотел застраховаться от этого.



Отцу Алексей тогда же написал:
"Всемилостивейший государь-батюшка! Письмо твое, государь милостивейший, чрез господ Толстого и Румянцева получил, из которого, также изустного мне от них милостивое от тебя, государя, мне, всякие милости, недостойному, в сем моем своевольном отъезде, буде я возвращус, прощение. О чем со слезами благодаря и припадая к ногам милосердия Вашего, слезно прошу о оставлении мне преступлений моих, мне всяким казням достойному. И надеялся на милостивое обещание Ваше, полагаю себя в волю Вашу, и с присланными от тебя, государя, поеду из Неаполя на сих днях к тебе, государю, в Санктпитербурх. Всенижайший и непотребный раб и недостойный назватися сыном Алексей".



Ответное письмо от 17 ноября Пётр направил не сыну, а Толстому, в котором он просил передать царевичу, что он согласен на "кондиции" сына, но бракосочетание должно состояться в России. Царь писал:
"Мои господа! Письмо ваше я получил, и что сын мой, поверя моему прощению, с вами, действительно уже поехал, что меня зело обрадовало. Что же пишите, что желает жениться на той, которая при нем, и в том весьма ему позволится, когда в наши края приедет, хотя в Риге или в своих городах, или хотя в Курляндии у племянницы в доме; а чтоб в чужих краях жениться, то больше стыда принесет. Буде же сомневаться, что ему не позволят, и в том может рассудить: когда я ему так великую вину отпустил, а сего малого дела для чего мне ему не позволить? О чем и пред сего писал, и в том его обнадежил, что и ныне паки подтверждаю; также и жить где похочет в своих деревнях, в чем накрепко моим словом обнадежьте".
Пётр был готов на любые словесные уступки, только бы заманить сына обратно в Россию.



Многие в России сразу же поняли, что царевича обманули. Князь В.В. Долгоруков, узнав о возвращении Алексея, воскликнул:
"Вот дурак! Поверил, что отец посулил ему жениться на Афросинье! Жоль ему, а не женитьбы! Чорт его несет: все его обманывают нарочно!"



И де Лави в письме от 4 февраля 1718 года сообщает:
"Возвращение царевича весьма осуждается: опасаются, что его постигнет судьба матери (она заключена в монастырь), что быть может, заглушило бы семена междоусобной войны".



То, что в действительности ожидало Алексея в России, никто себе и представить не мог!



Ведь еще ДО возвращения царевича в Россию была учреждена специальная Тайная Канцелярия Розыскных дел, в которую вошли П.А. Толстой, А.И. Ушаков, И.И. Бутурлин и Г.Г. Скорняков-Писарев. Деньги на содержание этой Канцелярии должны были поступать от продажи конфискованного имущества осужденных. Ни следствия, ни суда, ни осужденных еще не было, но они уже предполагались!



Петр уже был в Москве, когда туда 12 февраля 1718 года доставили Алексея. На первом же свидании Петр потребовал:
"Я окажу тебе милость, но только ты должен отречься от наследства и указать тех, которые посоветовали тебе бежать за границу к цезарю".
Вскоре царевич публично подписал манифест об отречении от престола, в котором также подробно излагались вины Алексея, а также говорилось о его неспособности управлять страной. Наследником престола провозглашался Петр Петрович. Этот манифест начал тут же публично оглашаться по всей стране.



Потом начался розыск и опросные пункты, в конце которых стояло:
"Ежели что укроешь, а потом явно будет, то на меня не пеняй, понеже вчерась пред всем народом объявлено, что за сие пардон не в пардон".



Алексей понял, что отец его обманул, но было уже слишком поздно.



Во время следствия и под пыткой царевич дал показания на Б.П. Шереметева, Я.Ф. Долгорукова, Д.М. Голицына, Б.И. Куракина, Ф.М. Апраксина, Т.Н. Стрешнева, Г.И. Головкина и других ближайших сподвижников Петра.



В начале июня, еще до пыток, царевич написал в своих показаниях:
"Когда слышал о Мекленбургском бунте, радуяся говорил, что Бог не так делает, как отец мой хощет, и когда бы оное так было и послали бы по меня, чтобы я с ними поехал, а без присылки поехал ли или нет, прямо не имел намерения, а паче опасался без присылки ехать, а когда б прислали, то б поехал. А чаял быть присылке по смерти Вашей, для того что писано, что хотели тебя убить и чтоб живого тебя отлучили, не чаял. А хотя б и при живом послали, когда б они сильны были, то б мог и поехать".
Эти показания окончательно погубили царевича и предопредилили его судьбу. После этих показаний Алексея посадили в Петропавловскую крепость и начали пытать.



Здесь под пыткой царевич назвал и имя своего духовника Якова Игнатьева.



24 июня 1718 года 120 членов суда подписали смертный приговор Алексею, а 26-го было объявлено о внезапной смерти царевича Алексея.



Официально о смерти царевича Алексея было объявлено так:
"Узнав о приговоре, царевич впал в беспамятство. Через некоторое время отчасти в себя пришел и стал паки покаяние свое приносить и прощение у отца своего пред всеми сенаторами просить, однако рассуждение такой печальной смерти столь сильно в сердце его вкоренилось, что не мог уже в прежнее состояние и упование паки в здравие свое придти иЕ по сообщение пречистых таинств, скончалсяЕ 1718 года, июня 26 числа".



Петр отлично осознавал всю неприглядность этой истории, поэтому он распорядился о немедленном и широком распространении материалов "Розыскного дела", которые он лично отредактировал. Эти материалы должны были оправдать Петра, как в глазах современников, так и потомков. Из этих материалов следовало, что главной целью Алексея и его сторонников было противодействие всем преобразованиям Петра и ликвидация их последствий и возврат к прошлому после воцарения Алексея. Такова была официальная версия Петра, которая господствует и в настоящее время.



При воцарении Петра II Толстого били кнутом и сослали в Соловки, где он и умер.
Румянцев, уже генерал и посол, отсиделся в Константинополе.
Многих судей царевича без чинов разослали по деревням, а печатные экземпляры "Розыскного дела" изымали и уничтожали.



В.О. Ключевский писал:
"Забирая европейскую технику, он [Пётр] оставался довольно равнодушен к жизни и людям Западной Европы. Эта Европа была для него образцовая фабрика и мастерская, а понятия, чувства, общественные и политические отношения людей, на которых работала эта фабрика, он считал делом сторонним для России. Много раз осмотрев достопримечательные производства в Англии, он только раз заглянул в парламентЕ Он, по-видимому, думал, что Россию связывает с этой Европой временная потребность в военно-морской и промышленной технике, которая там процветала в его время, и что по удовлетворению этой потребности эта связь разрывалась. По крайней мере, предание сохранило слова, сказанные Петром по какому-то случаю и выражавшие такой взгляд на наши отношения к Западной Европе:
"Европа нужна нам еще на несколько десятков лет, а там мы можем повернуться к ней спиной".