Когда Василий Блаженный скитался по улицам Москвы, он часто совершал непонятные, на первый взгляд, поступки. Когда он проходил мимо домов
"в нихже живущии люди живут благоверно и праведно и пекутся о душах своих... и ту блаженный остановляяся, и собираша камение, и по углам того дома меташе, и бияше, и велик звук творяше".
В других случаях
"егда же минуяше мимо некоего дому, в нем же пианство и плясание и кощуны содевахуся, и прочия мерзъкая и скаредная дела творяху, ту святой остановляяся и тому дому углы целолваше и аки с некими беседоваше яже человеком непонятным разговором".
В чем же дело? Нам это уже кажется совершенно непонятным, но современники могли догадаться. Ведь в дома праведников и благочестивых людей бесовская сила проникнуть никак не может,
"бесове внеуду онаго дому по углам вешаются, а внуть внити не могут".
А юродивый, который может видеть то, что укрывается от глаз простых смертных, этих-то бесов и побивает камнями,
"да не запинают стопы праведных".
В домах же пьяниц, блудников и кощунников бесы ликуют и радуются,
"аггели же Божии хранители приставлении от святаго крещения на соблюдение души человеческой, в том дому во оскверненном бытии не могут".
Вот этих ангелов, которые уныло плачут вне дома, и целовал Василий Блаженный, с ними-то он и беседовал "непонятным разговором".
Часто поступки юродивых представляются на первый взгляд парадоксальными, но это мнимые парадоксы, просто юродивые видят намного дальше и глубже простых людей. пусть даже и облаченных саном.
Однажды Василий блаженный на глазах у толпы потрясенных богомольцев разбил камнем образ Божией Матери на Варваринских воротах, который с давних времен считался чудотворным. И оказалось, что под святым изображением был нарисован черт.
Иногда юродивые были способны и на жестокие поступки. Снова обратимся к Василию Блаженному. Христианство долго и безуспешно боролось с пережитками язычества в жизни православных, в частности, со многими святочными обрядами, и юродивые выступали тут на стороне церкви.
Так произошло однажды и с участниками игры "в покойника".
Как-то в лютые морозы один вельможа уговорил Василия Блаженного прикрыть свою наготу и подарил ему лисью шубу. Тот укрылся шубой и пошел по своим делам. По пути ему встретились святочные ряженые, которых автор жития называет мошенниками. Один из них лежал на дороге и притворялся мертвым. Когда блаженный подошел, остальные стали просить его подать на похороны. Юродивый спросил:
"Истинно ли мертв клеврет ваш?"
Те ответили:
"Истинно мертв. Только что скончался".
Тогда Василий Блаженный снял свою шубу, накрыл ею мнимого мертвеца и сказал:
"Буди отныне мертв вовеки!"
Мнимый покойник и вправду умер, и его похоронили в этой самой шубе.
В житие Прокопия Усюжского говорится о том, что святой носил в своей левой руке три кочерги.
"И егда убо кочерги святаго простерты главами впрямь, тогда изобилие велие того лета бывает хлебу и всяким иниым земным плодом пространство велие являюще. А егда кочрги его бывают непростерты главами вверх, и тогда хлебная скудость является и иным всяким земным плодом непространство и скудость велия бывает".
Разгадку этого жеста нашли только во второй половине XX века. Не стоит зацикливаться на количестве кочерг в руке святого, потому что на иконах в руке святого могло быть и две кочерги, и даже одна. Стоит вспомнить, что в русском фольклоре кочерга является фаллическим символом, т.е. символом плодородия. Недаром сваты, изображая жениха и невесту, связывали вместе помело и кочергу.
Возможно, что жест Прокопия Устюжского восходит и к фигуре Иоанна Предтечи, вернее, к старой святыне - его правой руке, которая хранилась в Константинополе. Если в день Воздвижения креста правая рука бывала в руках архиереев простертой, то впереди ожидал урожайный год и изобилие, а если рука бывала согнутой, то это предвещало скудость. Об этом жесте прекрасно знал весь православный мир. Он в пояснениях не нуждался. Другое дело, во что позднее этот жест выродился.
Или вот еще один знаковый поступок-жест. Многие из вас, уважаемые читатели, слышали историю про Муция Сцеволу, который положил свою руку на огонь. Аналогичная история изложена в "Измарагде".
Некая блудница побилась об заклад с веселыми людьми и отправилась в пустынь соблазнять отшельника. Там она с плачем сказала, что заблудилась. Отшельник пустил ее во двор, а сам затворился в келье.
"Окаянная возопи:
"Отче, зверие мя снедают!"
Он же... отверз двери и введе ю внутрь".
После этого началась в нем "брань вражия".
"И восстав, возже светильник и, разжигаем бысть похотию, глаголяше, яко"творящи таковая в муку имут идти; искушю убо себе зде, аще могу понести огнь вечный".
И положи перст свой на светилнице и созже, и не учуяша горяща за преумножение разжения плоти. И тако творя до вечера и до света, сожже персты своя".
Но так поступал не только анонимный отшельник. Аналогичный случай описан и в житие протопопа Аввакума, когда к нему пришла исповедаться некая девица-блудница.
"Аз же, треокаянный врач, сам разболелся, внутрь жгом огнем блудным, и горько мне бысть в тот час: зажег три свещи и прилепил к налою, и возложил руку правую на пламя, и держал, дондеже во мне угасло злое разжение".
Еще бы, не угасло!
Иногда агиографы прибегали и к явно ложному толкованию таких жестов. Для иллюстрации обратимся к тому же Василию Блаженному. Однажды будто бы Василий Блаженный "шаловал" на пиру у Ивана Грозного.
Царь милостиво послал ему чашу с вином, а юродивый выплеснул ее в окно. И так он сделал трижды.
Царь вознегодовал,
"мня его презирающее свое угощение".
Однако Василий постарался утешить царский гнев:
"Благоверный царю, не скорби на мое сие смотрительное дело. Не бот я презирая излих оныя чаши за окно, но пожар залих в Великом Новеграде".
Царь не знал, верить ему, или нет, но послал нарочного в Новгород. Там тот выяснил, что в Новгороде был большой пожар. Город занялся сразу с четырех сторон, и жители уже не чаяли спасения.
"Внезапу явился, рекоша, человек наг... ходя по пожару и водоносом заливая, и всюду загаси оное воспаление".
Это явление было в тот день и в то же самое время, когда Василий "шаловал" в царских палатах.
Однако легенда о новгородском пожаре является лишь более поздним вариантом аналогичных ситуаций. В более древних вариантах этого сказания царь сердится на юродивого вполне резонно. Ведь выплескивая чашу с царским вином, тот протестовал, и этот жест имел двоякий смысл - видимый и символический.
Во-первых, юродивый отказывался от общения с царем, пренебрегал им.
Во-вторых, он тем самым грозил царю высшим судом, предрекая, что Бог изольет на него фиал гнева своего.
Причем этот жест был понятен всем присутствующим, так как прозрачно иллюстрировался Откровением ап. Иоанна Богослова (XVI, 2-4):
"Пошел первый ангел и вылил чашу свою на землю: и сделались жестокие и отвратительные раны на людях, имеющих начертание зверя и поклоняющихся образу его. Второй ангел вылил чашу свою в море: и сделалась кровь, как бы мертвеца, и все одушевленное умерло в море. Третий ангел вылил чашу свою в реки и источники вод: и сделалась кровь".
Поэтому-то в более древнем варианте рассказа Василий
"побеже поспешно вон; друзии гнашася за ним, но не возмогоша настигнути, зане прибеже к Москве-реке прямым путем и перешед оную яко посуху и невидим бысть".
Еще одним таким прямолинейным жестом юродивых было "выметание".
Во времена Василия III у него еще был соперник в борьбе за московский престол. Это был княживший в северской земле Шемячич, который был последним отпрыском младшей ветви князей, шедшей от сына Дмитрия Донского Юрия.
Ключевский пишет, что когда этого Шемячича схватили и
"посадили в тюрьму, на московских улицах появился блаженный с метлой. На вопрос, зачем у него метла, он отвечал:
"Государство не совсем еще чисто; пора вымести последний сор".
В 1667 году инок-юродивый Гурий "вымел" из Соловецкого монастыря дьякона Игнатия, который был сторонником старой веры. Дело было в самом начале знаменитой семилетней осады Соловецкого монастыря. Царские войска перекрыли еще не все связи монастыря с остальным миром. И Игнатий с несколькими сторонниками сумели покинуть Соловки.
Вначале обороняющиеся монахи восприняли уход Игнатия как измену или трусость. Но в 1687 году Игнатий погиб в организованной им палеостровской "гари". После этого он удостоился венца мученика, а "выметание" его юродивым стали интерпретировать как спасение, как благословение на дальнейшие подвиги во имя старой веры.
Вряд ли такое толкование справедливо. Ведь выметание издавна интерпретировалось, как очищение, чистка. Недаром непременным атрибутом опричников являлась метла.
Поведение юродивого почти всегда парадоксально. Когда юродивый прилюдно смеется, догадливый зритель должен плакать, как плачет юродивый ночью наедине с собой. Но это только в житиях юродивый плакал только ночью. Аввакум пишет, что юродивый Афанасий
"плакать же зело был охотник: и ходит, и плачет. А с кем молыт, и у него слово тихо и гладко, яко плачет".
Также парадоксален и его вид. Юродивый наг и безобразен, а люди должны понимать, что в этом скудельном сосуде живет ангельская душа.
Телесное безобразие, с одной стороны преследовало духовно нравственные цели, а с другой стороны, подчеркивало уникальность юродства в системе средневековых зрелищ с их красотой и торжественностью.
Я уже собирался заканчивать свой краткий очерк о русских юродивых, но мне в руки попали еще несколько любопытных фрагментов из их жизнеописаний, так что сразу же после новогодних праздников я снова вернусь к этой теме.
(Продолжение следует)
