В 1942 году Юрий Фельзен (1894-1943) [настоящее имя - Николай Бернгардович Фрейденштейн] прислал в Ниццу Адамовичу открытку из оккупированной зоны:
"Я теперь не бываю у Мережковских. Там теперь бывают совсем другие люди".
Почему он так написал? Что произошло?
Мережковский ездил к Муссолини и получил аванс под биографию Данте. О своей встрече с дуче Мережковский рассказывал так:
"Как только я увидел его в огромном кабинете у письменного стола, я громко обратился к нему словами Фауста из Гёте:
"Кто ты такой? Wer bist du denn?.."
А он в ответ:
"Piano, piano, piano…"
Как же вопил от восторга Мережковский, если дуче вынужден был его немного осадить.
Мережковский собрался написать биографию Данте и под этот заказ начиная с 1936 года несколько раз получал деньги.
О своих дальнейших отношениях с Муссолини Мережковский рассказывал так:
"Пишешь – не отвечают! Объясняешь – не понимают! Просишь – не дают!"
Эта фраза стала весёлой поговоркой на Монпарнасе применительно к текущим делам.
В своей книге Мережковский сравнивал Данте с Муссолини, и даже в пользу последнего.
Немного позднее с таким же пылом Мережковский полетел на нюрнбергский слет (1938). Идея была чрезвычайно простой: в Росси восторжествовал режим дьявола, предсказанный ещё Гоголем и Достоевским… Гитлер борется с коммунизмом. Марксизм – антихрист; антимарксизм – антиантихрист…
Когда Владимир Злобин (1894-1967) заменил в хозяйстве Мережковских Дмитрия Философова (1872-1940), на недоуменные вопросы Фельзен стал добродушно отвечать:
"Мне сообщали осведомленные люди, что у Зинаиды Николаевны какой-то анатомический дефект…"
Снисходительно посмеиваясь, он добавлял:
"Говорят, что Дмитрий Сергеевич любит подсматривать в щёлочку".
Встречая гостей, Зинаида Гиппиус милостиво подавала свою сухую ручку и, улыбаясь, говорила любезность:
"А я вас читала сегодня", -
или, -
"Хорошее стихотворение ваше…"
Впрочем, кое-кому она молча совала лапку – почти с ожесточением.
Покидая дом Мережковских, в общей сутолоке, среди перепутавшихся рук, прощаясь, поэт Борис Закович (1907-1995) будто бы однажды поцеловал кисть Мережковского, чему последний отнюдь не удивился.
В тридцатые годы Зинаида Гиппиус была уже сухой, сгорбленной, вылинявшей, полуслепой, полуглухой ведьмой из немецкой сказки, на стеклянных негнущихся ножках.
Страшно было вспоминать её стишок:
"И я, такая добрая,
Влюблюсь – так присосусь.
Как ласковая кобра, я
Ласкаясь обовьюсь…"
Несмотря на её поэтическую самостоятельность Гиппиус (это первично недоброе существо, по словам Василия Яновского) можно было рассматривать в порядке "Душечки" Чехова.
Она любила молодёжь и поощряла некоторых поэтов.
Когда немцев начали колотить, Мережковские остались совсем одни. Даже единомышленники вроде Вячеслава Иванова куда-то скрылись. В это время гордая Гиппиус записала:
"Одно утешение осталось – Мамченко".
[Имеется ввиду крупный поэт русского зарубежья Виктор Андреевич Мамченко (1901-1982).]
(Продолжение следует)
