"Дни Турбиных"
Политпросвет не давал разрешения на постановку пьесы М. Булгакова "Дни Турбиных". Сталин узнал об этом и захотел сам ознакомиться с пьесой. В МХАТ'е был устроен закрытый просмотр спектакля. Кроме Сталина в ложах сидели Каганович, Ежов, Бубнов, Стецкий и другие руководители партии и правительства, но наркома просвещения Луначарского не было. Зал был заполнен представителями партийного аппарата среднего звена.
После первого акта Сталин вышел из ложи, никак не показав своего отношения к спектаклю. Зал безмолвствовал.
И после второго акта Сталин молча вышел из ложи...
После окончания спектакля Сталин подошел к барьеру ложи, молча оглядел растерянных присутствующих (они же не знали что делать: свистеть или аплодировать), выдержал паузу, а потом несколько раз похлопал руками.
В зале немедленно вспыхнули бурные аплодисменты. Сталин опустил руки, и аплодисменты смолкли.
Усмехнувшись, Сталин снова захлопал, в зале началась овация, а на сцене появились плачущие от счастья артисты.
В правительственном кабинете при ложе был накрыт стол: фрукты, вино, конфеты. В.И. Немирович-Данченко сказал после спектакля:
"Я мгновенно понял, что Иосиф Виссарионович в восторге! Я это почувствовал сразу! Как всякий великий политик, товарищ Сталин не может не обладать даром выдающегося актера".
Сталину это замечание не очень понравилось.
Подняв бокал с вином, Сталин обратился к Станиславскому:
"Скажите, Константин Сергеевич, сколь часто наши неучи из политпросвета мешают вам, выдающимся русским художникам?"
Станиславский не ожидал такого вопроса:
"Простите, не понял..."
Сталин пояснил:
"Вам же приходится сдавать спектакли политическим недорослям, далеким от искусства... Вас контролируют невежды из охранительных ведомств, которые только и умеют, что тащить и не пущать... Вот меня и волнует: очень ли мешают вам творить эти проходимцы?"
Станиславский подвинулся к Сталину и прошептал:
"Иосиф Виссарионович, тише, здесь же кругом ГПУ!"
Сталин расхохотался.
Затем Сталин повернулся к Немировичу-Данченко:
"А вот как вам кажется: опера Глинки "Жизнь за царя" имеет право на то, чтобы быть восстановленной на сцене Большого театра?"
Немирович-Данченко растерянно задумался, но Сталин настаивал:
"Говорите правду, Владимир Иванович... Мне - можно, другим - рискованно".
Режиссер, наконец, собрался с духом:
"В конечном счете, это опера не о царе, но о мужике Иване Сусанине. Это гордость русской классики, Иосиф Виссарионович. Восстановление этой оперы вызовет восторг артистической Москвы".
Сталин никогда и ничего не забывал, но прошло почти десять лет, прежде чем на заседании Политбюро он предложил восстановить оперу Глинки, но под названием "Иван Сусанин".
Закрытое отделение
Однажды старый большевик, политкаторжанин, член ЦКК Сольц ехал на заседание ЦК как всегда на трамвае. На остановке выход из вагона ему загородил пьяный верзила и обозвал его "жидёнышом". Стоявший рядом милиционер лениво преложил пьяному пропустить "пархатого старика".
Сольц возмутился поведением представителя советской власти, и тогда милиционер отволок Сольца, который так и не представился, в отделение милиции.
В отделении милиции Сольца допросил дежурный милиционер, признал, что милиционер нехорошо выразился про "жида", но вот оскорблять красных милиционеров никому нельзя.
Сольц потребовал встречи с начальником отделения, но тот не стал его слушать и велел отправить окончательно распоясавшегося пассажира трамвая в камеру.
Тогда Сольц потребовал разрешения позвонить Дзержинскому, на что все отделение громко расхохоталось, мол, у Дзержинского других дел нет.
Только после этого Сольц трясущимися руками достал свое удостоверение: немая сцена.
Через двадцать минут в отделение милиции прибыл Дзержинский и приказал заколотить помещения досками. Буквально через час в ОГПУ был отдан приказ о ликвидации этого отделения и вычеркивании его из списка московских отделений милиции.
В сороковых годах, уже после войны, Сталин приказал восстановить это отделение милиции.
Проколы на процессах
Во время судебных процессов над троцкистами в тридцатые годы произошел ряд "проколов" из-за некомпетентности сотрудников охранительных органов, которые писали за обвиняемых их показания. Так во время суда над Каменевым и Зиновьевым один из обвиняемых показал, что он ездил в Копенгаген для встречи с сыном Троцкого Львом Седовым и останавливался в отеле "Бристоль".
Через неделю после расстрела обвиняемых, которым, между прочим, за разоблачение троцкизма, как идейного течения, обещали сохранить жизнь, взорвалась "бомба". В датских газетах было опубликовано официальное сообщение о том, что отель "Бристоль" был снесен за много лет до указанных на суде событий!
Нечто похожее произошло и во время суда над Пятаковым, Радеком и компанией. Пятаков на суде произнес показания о том, что он в указанное время летал на немецком самолете в Осло для встречи с Троцким. Все обвиняемые были опять расстреляны, а вскоре в норвежских газетах было опубликовано опровержение: в указанный Пятаковым месяц в Осло вообще не приземлялся ни один иностранный самолет.
Следователем по делу Каменева был некто Черток. Работая с Каменевым он позволял себе многие чудовищные вещи. Два года Каменева и Зиновьева кормили соленой рыбой, но практически не давали воды. В камерах даже в жару сильно топили печи. У заключенных начались приступы...
Через месяц после расстрела Каменева за ним пришли. Со словами:
"Я вам не Каменев, меня вы не сломите!" -
Черток выбросился с балкона.
Прототип Печёрина
Лермонтов дал своему Литературному герою фамилию Печёрин (Печорин?). В 1837 году на запад сбежал профессор Петербургского университета Печерин, и в его "Замогильных записках" есть такие слова:
"Я был уверен, что если б я остался в России, то... попал бы в Сибирь ни за что ни про что. Я бежал, не оглядываясь, чтобы сохранить в себе человеческое достоинство!"
Вряд ли Лермонтов успел прочитать эти строки, но историю про названного профессора он наверняка слышал.
Об обслуживающем персонале
Как-то раз во время войны Сталин собрал своих маршалов на совещание. В конце одного из обедов Берия попросил у Сталина разрешения произнести тост:
"Товарищ Сталин, я предлагаю выразить благодарность вашим поварам, охране, всем, кто готовил сегодняшний стол. Ваши грузинские янычары верны вам, как никто!"
Сталин поднял бокал с вином, но тут заметил, что Конев и Жуков с удивлением рассматривают поваров и охрану. Сталин поставил бокал на место и сухо рассмеялся:
"Значит, грузины Сталина любят и верны ему... Хм... А что же русские? Любопытно, как они относятся к Сталину?"
Чрез три дня, на прощальном обеде перед разъездом маршалов по своим фронтам, ни одного грузинского повара не было. Стол также обслуживали только русские охранники. Сталин наблюдал за реакцией Жукова и Конева, но те просто не обратили на перемены никакого внимания. У них были другие проблемы!
